Мария Кюри - Жизнь, отданная науке

 

«Она работает, — спустя много лет напишет ее дочь и, биограф Ева Кюри, — как одержимая. Курс математики, курс физики, курс химии. Она приобретает навыки экспериментальной работы. Проходит немного времени, и ей — о радость! — поручают вести самостоятельные исследования. Правда, еще очень незначительные, но они дают возможность проявить свойственные ей умение и оригинальность мышления.

Её пленяет характерная для лаборатории сосредоточенная тишина и атмосфера увлеченности. До последних дней жизни сохранит она в своем сердце любовь к этому «климату». Она решает, что одного аттестата недостаточно. Она добивается двух. По физике и по математике».

Увлечение наукой приводит к тому, что она создает для себя свой особый мир. Конечно, в нем нашлось место для любви к семье и к родине, но ни о какой другой любви не могло быть и речи. Еще свежи были воспоминания. Первая юношеская любовь принесла разочарование и унижение.
Вопроса о браке не существует для нее: он вычеркнут из программы ее жизни.

«Не удивительно, — писала Ева Кюри, — что талантливая польская девушка, влачившая нищенское существование за тысячи километров от родины, решила сохранить себя для творческой работы. Поразительно другое: некий гениальный ученый, француз, сберег себя для этой молодой польки и подсознательно ждал ее».

Когда Мария, в ту пору еще ребенок, жила в Варшаве и лишь мечтала о Сорбонне, Пьер Кюри, возвратившись однажды домой из этой самой Сорбонны, где ему посчастливилось сделать несколько важных открытий в области физики, записал в своем дневнике: «Женщина в значительно большей степени, чем мы, любит жизнь ради самой жизни. Умственно одаренные женщины встречаются крайне редко. Поэтому, если мы, увлекшись некой «мистической» любовью, хотим пойти новой, необычной дорогой и отдаем все свои мысли определенной творческой работе, которая отделяет нас от окружающего человечества и даже от самых близких и дорогих людей, нам приходится бороться против женщин».

Пьер Кюри, второй сын врача, доктора Эжена Кюри, никогда не ходил в школу. Сначала его учил отец, затем частный преподаватель. Такая система обучения принесла свои плоды. В 16 лет Пьер Кюри сдает экзамен на аттестат зрелости, в 18 лет — получает диплом лиценциата, становится ассистентом у профессора Дезена на факультете естествознания и в течение пяти лет остается на этом посту. Вместе со своим братом Жаком он занимается исследованиями и экспериментами. Вскоре следует важное открытие юных физиков — явления «пьезоэлектричества».

В 1883 году Жак становится профессором в Монпелье, а Пьер — заведующим лабораторией в Школе физики и химии (Париж). Он уделяет много времени своим студентам, но одновременно продолжает заниматься теоретическими разработками свойств кристаллических тел. Он открывает законы симметрии в кристаллах — это открытие станет одним из основополагающих в современной науке. Пьер Кюри изобретает сверхчувствительные весы, известные как «весы Кюри», а занявшись изучением маг-
нетизма, делает еще одно значительное открытие, которое войдет в науку под названием «Закона Кюри».

Таков был человек, с которым Мария Склодовская впервые познакомилась в начале 1894 года.

«Он показался мне очень молодым, — писала она, — хотя ему и было уже 35 лет. Его несколько замедленная, вдумчивая речь, простота в обращении, серьезное, но одновременно мягкое выражение лица и юношеская улыбка располагали к доверию. Мы разговорились, и скоро беседа приобрела дружеский характер. Мы говорили о научных проблемах, о которых мне было очень приятно узнать его мнение».

А Пьер Кюри впоследствии следующим образом вспоминал об этой первой встрече: «Разговор шел о некоторых проблемах кристаллографии, составлявшей в то время предмет моих исследований. Было странно беседовать с женщиной о своей любимой работе, употребляя технические термины, сложные формулы, и видеть, как эта женщина, очаровательная и юная, оживленно внимает тебе, все понимает и даже обсуждает отдельные детали с удивительной проницательностью.

Я глядел на ее волосы, высокий, слегка выпуклый лоб, на ее руки со следами кислот и загрубевшие от домашней работы. Я вспоминал, что мне рассказывали о ней: родом из Польши, долгие годы работала в Варшаве, чтобы суметь продолжить образование в Париже; нуждается; живет одна в мансарде...»

В июле 1895 года Пьер и Мария поженились.

«В эти дни счастья был закреплен один из самых прекрасных союзов, который когда-либо соединял мужчину и женщину, — писала Ева Кюри. — Два сердца бились, как одно, две души слились воедино, два гениальных ума учились мыслить сообща. Мария могла выйти замуж только за этого великого физика, за этого умного и благородного человека, а Пьер мог жениться лишь на этой белокурой польской девушке, нежной и живой, то возвышенно-серьезной, то детски-непосредственной; она стала ему другом и женой, любимой и коллегой».

В июле 1897 года у них родился первый ребенок — дочь Ирен. (Она пошла по стопам матери, стала известным ученым. Она вышла замуж за ученого-физика Фредерика Жолио и в 1932 году заменила свою мать на посту директора Института радия (Париж). В 1935 году Фредерик и Ирен Жолио-Кюри стали лауреатами Нобелевской премии.

К концу 1897 года Мария имела два университетских диплома, звание преподавателя, научную работу о магнитных свойствах закаленных сталей. Следующим логическим шагом в ее научной деятельности должна была стать докторская диссертация. Знакомясь с новейшими работами по экспериментальной физике, Мария обратила внимание на статью, опубликованную французским ученым Анри Беккерелем.

Беккерель исследовал соли редкого металла — урана. После открытия Х-лучей немецким физиком Вильгельмом Рентгеном французский ученый Анри Пуанкаре заинтересовался, не подобны ли лучам Рентгена и те лучи, что исходят от флуоресцирующих тел при воздействии света.

Обратив внимание на ту же проблему, Анри Беккерель стал изучать соли урана. Но вместо ожидаемого явления он обнаружил другое, совершенно иного характера и необъяснимое. Соли урана, не подвергаемые воздействию света, тем не менее самопроизвольно излучали лучи, природа которых была неизвестна. Содержащие уран вещества, положенные на фотопластинку, закрытую черной бумагой, воздействовали на пластинку сквозь бумагу.

Открытие Беккереля заинтересовало и супругов Кюри. Они задавали себе вопрос, откуда возникает энергия, которую непрестанно выделяют содержащие уран вещества, и какова природа данного излучения. Это действительно была великолепная тема для научного исследования, для докторской диссертации.

Нужно было начинать опыты, но негде было к ним приступить. После долгих хлопот Марии предоставили небольшое сыроватое и остекленное помещение на первом этаже Института физики — своего рода кладовую, загроможденную старой и испорченной аппаратурой. Техническое оборудование, полученное Марией для оснащения «лаборатории», было самым примитивным. Никаких удобств, перебои с подачей электроэнергии и вообще всего необходимого для ведения исследований. Однако Мария была терпелива и приступила к работе, изыскивая по ходу дела средства, для того чтобы запустить в действие аппаратуру в этой дыре.

Именно здесь — в этих тяжелых условиях и складском помещении на первом этаже Института физики, что на улице Ломон, — Мария открыла два новых элемента:    полоний и радий.

Но никто не видел радия и не знает его атомный вес. Химики были настроены скептически. «Покажите нам радий, — говорили они, — и мы поверим вам».

Чтобы продемонстрировать скептикам полоний и радий и доказать миру существование двух новых элементов, окончательно убедить их в этом, Пьер и Мария Кюри еще в течение четырех лет работали... в заброшенном деревянном сарае — старой лачуге, расположенной в другом конце того же двора, гдэ находилась и первая «лаборатория» Марии. В с во? время медицинский институт использовал это помещение для вскрытий, но оно уже очень давно считалось непригодным даже для морга.

Впоследствии Мария Кюри будет вспоминать: «Мы не имели ни денег, ни лаборатории, ни помощников, а работа была очень важной и трудоемкой. Нужно было сотворить нечто из ничего... И, не преувеличивая, я могу сказать, что для моего мужа и для меня это был поистине «героический» период нашей совместной жизни. Но

Самые редкие и драгоценные силы жизни

Я скажу лишь несколько слов в защиту веры в огромное значение науки для человечества. Если иногда это значение оспаривается и если иногда с горечью разочарования говорят о «крахе науки», то это вызвано тем, что усилия, прилагаемые человечеством для осуществления своих самых лучших стремлений, являются, как и все человеческое, несовершенными, и часто национальный эгоизм и социальная отсталость ослабляют эти усилия.

Однако именно этот каждодневный труд, добывающий новые знания, умножающий силы и улучшающий жизнь, позволил человечеству занять то исключительное место, которое принадлежит ему сегодня на земле. Мы, члены Комитета, должны быть среди тех, кто вместе с Роденом преклоняется перед трудом мыслителя и вместе с Пастером непоколебимо верит в торжество науки и мира над невежеством и войной.

Если интеллигенция многих стран по своему духу, проявившемуся в недавней войне, нередко оказывается ниже менее образованной массы, то суть дела в том, что каждая сила таит в себе опасность, когда она недисциплинированна и не направлена на достижение высших, достойных ее целей. Поэтому нет ничего важнее установления международных связей между самыми активными мыслящими представителями человечества, особенно в среде молодежи, которой принадлежит будущее.

В 1903 году Мария Кюри и ее муж Пьер (верхний снимок) вместе с французским ученым Анри Беккерелем за научные достижения были удостоены Нобелевской премии по физике — награда, которой до Марии Кюри не получала ни одна женщина. В 1911 году Мария Кюри вторично стала лауреатом Нобелевской премии — по химии.    В третий раз Нобелевская премия была присуждена женщине-ученому в 1935 году; ею оказалась дочь Марии Кюри, Ирен Жолио-Кюри, получившая эту премию по химии вместе со своим мужем Фредериком Жолио-Кюри (снимок справа). С тех пор Нобелевской премии были удостоены еще три женщины: американки Герти Т. Кори (медицина, 1947) и Мария Гэпперт Майер (физика, 1963) и англичанка Дороти Кроуфут-Ходжкин (химия, 1964).

Никто, я думаю, не будет оспаривать того факта, что современная социальная организация даже самых демократических стран дает огромные преимущества богатству и что пути, ведущие к получению высшего образования, широко открыты для детей зажиточных родителей и труднодоступны для детей из малообеспеченных семей.

В результате каждая нация ежегодно теряет значительную часть своих жизненных ресурсов — наиболее редкую и наиболее ценную. В ожидании окончательного урегулирования этого положения с помощью реформ системы образования демократические усилия в различных странах ограничивались применением частичной меры — введением системы государственных стипендий, позволяющих стране дать высшее образование хоть какому-то числу молодых людей, которые иначе были бы для нее потеряны.

Я не буду касаться здесь этих мероприятий по национальному спасению, достойных всяческих похвал, но недостаточных, и сразу же должна сказать, что подобная проблема существует для молодых людей, которым удалось преодолеть предшествующие трудности, и в отношении дальнейшего совершенствования знаний уже после получения высшего образования.

Окончив университет, молодые люди, желающие посвятить себя науке, сталкиваются с возросшими лишениями. Чаще всего семья, сделав все зависящее от нее для того, чтобы сын или дочь получили образование, и не имея возможности принести новые жертвы, предлагает им самим обеспечивать себя. Даже в зажиточных семьях
желание продолжать более углубленное изучение науки наталкивается на непонимание и рассматривается как роскошь или причуда.

Какую же позицию в этом вопросе должно занять общество? Разве не должно оно способствовать расцвету научных дарований? Неужели оно настолько богато, что может приносить в жертву дарования, желающие служить этому обществу?

Жизненный опыт заставляет меня считать, что совокупность способностей, присущих подлинному научному дарованию, — вещь очень тонкая, это бесконечно ценное и редкое сокровище, которое глупо и преступно было бы терять и за которым надо заботливо следить, обеспечивая ему все возможности для полного расцвета.

Можно назвать кое-какие условия, от которых зависит успех молодого человека, стремящегося к самостоятельным научным исследованиям. К умственным качествам относятся разум, способный воспринимать и понимать; уверенность суждения, способного определить ценность теоретического или экспериментального довода; воображение, способное творить. Не менее важны моральные качества: настойчивость, усердие и прежде всего бескорыстная страсть, направляющая новичка по пути, где ему чаще всего не приходится рассчитывать на материальные блага, которые он мог бы получить, работая в промышленности или в торговле.

Поэтому защита научных дарований является священным долгом любого общества, заботящегося о своем будущем. Мне радостно признать, что общественное мнение, судя по всему, все более осознает этот свой долг.

именно в этой дрянной лачуге протекли лучшие и самые счастливые годы нашей жизни — годы, всецело отданные работе. Случалось, я целыми днями только и делала, что перемешивала едва ли не полутораметровым железным шкворнем кипящий материал. Вечерами, совершенно разбитая, я валилась с ног от усталости».

И вот в 1902 году, через сорок пять месяцев после объявления супругами Кюри о существовании радия, Марии удалось наконец получить дециграмм чистого радия и установить его атомный вес — 225.

Теперь скептикам, а их уже оставалось не так много, пришлось склониться перед фактами и воздать должное сверхчеловеческому упорству женщины, совершившей одно из величайших научных открытий века. Отныне существование радия было признано официально.
еще четыре года, в течение которых удалось добиться промышленного производства радия. Медики использовали его при лечении опухолей и — что более важно — некоторых форм рака. Родилась еще одна девочка — Ева; совместно с Анри Беккерелем супруги Кюри удостоились Нобелевской премии по физике (1903); имя Кюри становится всемирно известным.

Затем в одно дождливое утро апреля 1906 года, возвращаясь домой, Пьер Кюри погиб. Пересекая улицу, он попал под тяжелую грузовую фуру; заднее левое колесо шеститонной махины размозжило ему голову.

В этот апрельский день Мария Кюри стала вдовой — глубоко несчастной и непоправимо одинокой женщиной.

Как сложится ее судьба? Что будет с исследованиями, которые не довел до конца Пьер, с его курсом лекций в Сорбонне? 13 мая 1906 года совет факультета естествознания единодушно вынес решение: сохранить кафедру, созданную для Пьера Кюри, и передать ее его супруге.

В 1911 году Мария Кюри вторично получила Нобелевскую премию — по химии. В 1912 году ее избирают почетным членом Варшавского научного общества, в 1913 — членом Королевской академии наук (секция математики и физики) Амстердама, доктором Бирмингемского университета, почетным членом Ассоциации искусств и наук Эдинбурга. В том же году она присутствовала в Варшаве при открытии радиоактивной лаборатории, названной ее именем.

Спустя год было закончено строительство небольшого белого здания на улице Пьера Кюри в Париже. Над входом по камню была высечена надпись; «Институт радия, отделение имени Кюри». Директору и сотрудникам оставалось только занять свои места в этом «храме будущего» и приступить к исследованиям.

 

С началом первой мировой войны Мария Кюри отлично поняла важность безотлагательного налаживания производства рентгеноаппаратов и оборудования специальных «радиологических» машин. На фронт было отправлено 20 таких автомобилей; один она оставила в своем распоряжении: для поездок по полевым госпиталям и оказания помощи раненым. Она не требовала для себя никаких привилегий. Некогда храбро переносившая лишения в мансарде студентка, она становится солдатом переднего края.

В 1922 году 35 членов Академии медицинских наук обратились к своим коллегам со следующей петицией: «Нижеподписавшиеся считают, что для Академии было бы честью избрать мадам Кюри ее членом-коррес-пондентом в знак признательности за ее участие в открытии радия и нового метода лечения в медицине — кюритерапии».
Это был поистине революционный документ. Впервые во Франции шла речь об избрании женщины в научную академию; к тому же наперекор всем традициям ее решили избрать, даже не предложив ей предварительно выставить свою кандидатуру. Этот документ подписали 64 члена Академии медицинских наук, преподав тем самым неплохой урок своим собратьям по Академии наук. Все кандидаты на вакантное место отказались от него в пользу Марии Кюри.

В сентябре 1927 года, на шестидесятом году жизни, вскоре после серьезной операции (ей угрожала слепота) Мария написала своей сестре Броне: «Иногда мне не хватает мужества и я говорю себе, что пора кончить работать, поселиться в деревне и заняться садоводством. Но множество уз удерживает меня здесь, и я не знаю, когда сумею осуществить это. Не знаю я и того, смогу ли, даже если буду писать научные книги, прожить без лаборатории».

Мария Кюри скончалась 4 июля 1934 года, 67 лет от роду; причина смерти — скоротечная злокачественная анемия: костный мозг не дал реакции, возможно из-за перерождения от длительного воздействия радиоизлучений. Умирая, она не позвала ни своих дочерей, ни кого-либо из родственников. Умирая, она осталась наедине со своей работой, которой посвятила всю свою жизнь.

Через год книга, которую Мария закончила перед смертью, вышла в свет и пополнила библиотеку Института радия на улице Пьера Кюри. Это был внушительный том. На серого цвета обложке значилось имя автора: «Мария Кюри, профессор Сорбонны, лауреат Нобелевской премии по физике, лауреат Нобелевской премии по химии». Название книги состояло из одного слова: «Радиоактивность».

Ее дочери Еве принадлежат проникновенные слова: «Она была вечным искателем; как путник прошла она по жизни. Всегда оставалась верна себе, словно и не подозревала о своей удивительной судьбе. Она не умела быть знаменитой».

Перед минувшей войной в

Варшаве, неподалеку от Вислы, стоял замок польских королей, служивший в период между двумя мировыми войнами местопребыванием президентов Польши. По соседству раскинулось Старое Място с его средневековыми строениями, известными по картинам Каналетто (см. «Курьер ЮНЕСКО», март 1961), а вблизи него — Новое Място, возникшее несколько позже.

Последняя война разрушила королевский замок, Старое и Новое Место еще более безжалостно, чем остальную Варшаву, которая была почти стерта с лица земли нацистами.

Нынешнее правительство решило восстановить Старое и Новое Място, придав им точно такой же вид, по крайней мере внешне, какой они имели при последнем польском короле и какими сохранились на старинных гравюрах и планах. Таким образом, для человека, родившегося сто лет назад, возрожденные районы Варшавы показались бы менее знакомыми, чем для человека, родившегося двести лет назад.

В Новом Мясте есть небольшая улочка Фрета, на которой стоит дом № 16 с прикрепленной к нему мемориальной доской, извещающей о том, что в 1867 году здесь родилась Мария Склодовская. Это было сто лет назад — через четыре года после подавления последнего польского восстания, когда царские репрессии возросли, а патриотические чувства поляков усилились.

Мать Марии содержала небольшую частную школу в доме № 16 по улице Фрета, а муж ее преподавал математику и физику в школе второй ступени. Родители Марии принадлежали к мелкопоместному польскому дворянству. Это была дружная семья, в которой росло пятеро детей: четыре девочки, Зося, Мария, Броня и Хелена, и сын Юзеф; все они, за исключением Хелены, скончались до второй мировой войны.

В доме Склодовских царила, по-видимому, атмосфера подлинной культуры. Позвольте привести отрывок из биографии Марии Склодов-ской-Кюри, написанной ее дочерью Евой Кюри:

«Поистине г-н Склодовский знал все, или почти все. Человек далеко не состоятельный, отец семейства, едва сводивший концы с концами, он все свое свободное время посвящал чтению научной литературы, которую доставал с большим трудом. Ему представлялось совершенно естественным быть в курсе достижений химии и физики, как естественно было для него знать греческий и латинский языки, говорить по-английски, французски и немецки, разумеется, так же хорошо, как по-русски и по-польски, переводить в стихах и прозе лучшие произведения иностранных авторов на родной язык!»

Семья часто меняла квартиры — в зависимости от своего финансового положения. В ранней биографии Марии мелькают названия улиц Новолипки, Кармелицкая, Лешно, которые я хорошо знал до второй мировой войны. Они находились вч центре еврейского района; это были узкие, кривые, мощенные булыжником улицы, нередко забитые телегами и дрожками, груженными различными товарами.

В русских гимназиях, дававших право на поступление в университет, ученикам нерусской национальности запрещалось разговаривать друг с другом на родном языке; нельзя было этого делать и на улице. Польский язык изучался как иностранный язык. Если кого-нибудь уличали а «преступлении», его сажали в карцер и объявляли ему выговор; за вторичное непослушание полагалась порка, а третье влекло за собой исключение из гимназии без права поступления в другое учебное заведение. Однако попытки царизма с помощью таких драконовских законов русифицировать Польшу потерпели полное поражение.

Некоторые поляки отдавали своих детей в частные школы, особенно на первые годы обучения,- Маленькая Мария училась в женской школе Ядвиги Сикорской, которая находилась на углу двух улиц — Маршал-ковской и Королевской. Подобные школы не давали права поступления в университет, но они были очагами польского патриотизма и организованного сопротивления.

Стоило только прозвенеть особому звонку, предупреждавшему о прибытии в школу царского инспектора, и в классе, как по волшебству, все сразу же изменялось. Патриотическая лекция по истории Польши превращалась в невинный урок математики, проводившийся на русском языке. Такие метаморфозы проходили сравнительно легко из-за продажности и нечестности представителей царского режима. Почти все инспектора охотно брали взятки; деньги для них вкладывались между страницами какой-нибудь книги, которая затем вручалась им.

Мария была лучшей ученицей класса. Но для поступления в любой университет она должна была окончить ненавистную ей гимназию. Марии едва минуло семнадцать лет, когда она окончила гимназию с золотой медалью. В то время девушек не принимали в царские университеты. В высших учебных заведениях вообще учились лишь немногие поляки, а с 1905 года организованный бойкот в этом вопросе проводили все
государственные учебные заведения, в том числе и университеты.

Однако обуздать дух познания у поляков было невозможно. И подобно тому как поступили они через 60 лет, в годы нацистской оккупации, они и в это время организовали «передвижной университет». Классы создавались втайне, занятия каждый раз проводились на новом месте. Студенты несли также знания рабочим. Молодые люди, окружавшие ’ Марию, считали, что больше всего польский народ нуждается в просвещении.

Это была эпоха позитивизма в литературе, когда польская молодежь, находившаяся под влиянием таких философов, как Огюст Конт и Герберт Спенсер, и таких великих ученых, как Пастер и Дарвин, восстала против романтизма. Не избежала воздействия этого течения и Мария: из ее письма к отцу мы знаем, что она прочла работы Спенсера по социологии на французском языке и «изумительную книгу Пауля Берта по анатомии и физиологии на русском языке».

Марик Склодовской было 18 лет. когда ее старшая сестра Броня уехала в Париж изучать медицину.

Пожалуй, стоит упомянуть, что в Париже Броня познакомилась с доктором Длуским и вышла за него замуж. В Закопане (Польша), куда переехала молодая чета, они основали санаторий. Расположенный в живописных Татрах, этот курорт стал несколько позднее излюбленным местом отдыха Пьера Кюри и Марии Склодовской-Кюри, которые одни из первых открыли в этом смысле Закопане, известный теперь как «Жемчужина Польши».

Когда Броня училась в Париже, ее отцу стало просто не по силам оплачивать эти расходы из скромной зарплаты школьного учителя. Мария согласилась помочь семье и получила предложение занять место гувернантки в семье Журавских.

В это время домой на каникулы приехал старший сын Журавских Кароль, изучавший математику в университете. Молодые люди влюбились друг в друга. Мария была привлекательной девушкой с пепельно-белокурыми волосами, серыми лучистыми глазами и решительно очерченным ртом. Кароль, весьма образованный по тем временам юноша, был первым молодым человеком, заинтересовавшим Марию. Но в XIX веке в Польше, да и в других европейских странах брак между дочерью школьного учителя и сыном богатого помещика рассматривался как мезальянс. Родители не дали своего согласия на брак.

Мне довелось встретиться с Каро лем Журавским, когда ему уже было лет пятьдесят. Я был тогда двадцатилетним студентом Ягеллонского университета в Кракове, где профессор Журавский читал курс математики. Он был способным математиком, и в гидромеханике до сих пор существует теорема Журавского. Я видел его даже после второй мировой войны в Варшаве, куда он перебрался из Кракова и где умер, пережив Марию на двадцать лет.

Интерес Марии к математике зародился как раз в период ее встречи с Каролем. Она всегда отличалась большими способностями и хорошей памятью, но мне представляется, что именно дружба с Каролем открыла ей впервые строгую красоту математики. Однажды приобщившись к математике и физике, человек до конца своих дней остается их рабом и почитателем.

Именно это и произошло с Марией Склодовской. Вернувшись в Варшаву, она поступила на работу в Музей промышленности и сельского хозяйства, где под руководством Юзефа Богуского, своего родственника, впоследствии профессора Варшавского политехнического института, проводила первые экспериментальные работы в области физики и химии.

Разочарования первой любви, пробудившийся интерес к науке и невозможность для женщины попасть в русский университет повлияли на решение Марии продолжить образование в Париже. Она намеревалась вернуться в Польшу квалифицированным преподавателем математики и физики. И хотя жизнь опрокинула ее планы, Мария всегда поддерживала тесные связи со своей семьей и со своей родиной, куда она неоднократно приезжала.

В мае 1912 года, уже после смерти Пьера Кюри и получения супругами Нобелевской премии, в Париж прибыла польская делегация, в которую входил знаменитый писатель Генрих Сенкевич, автор романа «Камо грядеши». Он обратился к Марии с просьбой вернуться в Варшаву и там продолжать свою научную деятельность.

Дочь Марии пишет, что ее матери было нелегко решиться на такой шаг. Этому нетрудно поверить, так как для экспериментальной физики Варшава тех лет представляла собой пустыню, и ни один исследователь не мог бы работать в пустыне. Мария, однако, согласилась заочно руководить новой лабораторией, которую предполагалось организовать, и рекомендовала туда в качестве сотрудников двух своих наиболее талантливых студентов-поляков — Яна Даниша и Людвига Вертенштейна.

Лаборатория была открыта в августе 1913 года. Деньги на ее создание предоставил один промышленник, пожелавший назвать эту лабораторию именем своего сына, который учился у Марии в Париже и рано умер. Так возникла лаборатория имени д-ра М. Кернбаума. Мария приехала в Польшу на открытие и прочла лекцию на польском языке.

Лаборатория получала мизерную помощь от государства, а порой вообще не пользовалась никакой поддержкой с его стороны; правда, в 1921 году ей был вручен внушительный дар от Марии. Однако благодаря проводимым здесь научным исследованиям и великолепной подготовке молодых ученых эта лаборатория приобрела всемирную известность как единственная в Польше лаборатория, в которой все время велись исследования в области ядерной физики.

Когда после первой мировой войны было создано самостоятельное польское государство, Мария стала мечтать об открытии в Варшаве крупного института по изучению радия и его лечебных свойств. Но молодое государство тратило огромные суммы на военные нужды, и специально организованному обществу пришлось собирать средства и объявить институт «национальным даром» Марии Склодовской-Кюри.

В 1925 году Мария приехала в Варшаву, чтобы заложить первый камень в фундамент будущего здания, а в 1932 году, когда было закончено строительство больничного корпуса, она вновь посетила Варшаву и передала институту грамм радия, полученный ею в США.

Спустя два года Мария умерла, а еще через семь лет ночь спустилась над Европой.

Наука — дело международное. Нет науки английской, французской или польской. Но каждая страна вносит свой вклад в развитие науки, и вклад этот обычно ассоциируется с именами людей, олицетворяющих каждый гигантский шаг вперед.

В поисках новых истин наука сокрушает старые догматы. Догмат о Солнце, вращающемся вокруг Земли, был разрушен трудами Коперника, Галилея, Кеплера, Ньютона, Лапласа, Эйнштейна. Ни к чему задавать праздный вопрос о том, кто из них самый великий ученый. Но первым среди них был Коперник. Догмат об атоме как о самой мелкой, неделимой частице материи был разрушен Пьером и Марией Кюри, Ирен и Фредериком Жолио-Кюри, сэром Эрнстом Резерфордом, Нильсом Бором и десятками других, пришедших позже. Но первыми были Пьер и Мария Кюри.

Польша может по праву гордиться, дав миру Коперника и Марию Склодовскую-Кюри.

ОНА БЫЛА НАШЕЙ ПОКРОВИТЕЛЬНИЦЕЙ

Маргерит Перей, одна из выдающихся представительниц ученого мира Франции, была ученицей Марии Кюри, а затем несколько лет работала вместе с нею. В публикуемой статье она вспоминает о замечательном умении Марии Кюри воодушевлять своих товарищей и сотрудников, о том, что своими успехами в науке она во многом обязана своей прославленной руководительнице. Через пять лет после смерти Марии Кюри она открыла новый радиоактивный элемент — франций. В настоящее время М. Перей — профессор факультета естественных наук Страсбургского университета, в котором она возглавляет ядерный исследовательский центр (ядериая химия).
В июне 1929 года совсем еще молодой и застенчивой студенткой — мне не было тогда и двадцати лет — я должна была впервые встретиться с Марией Кюри, которая обратилась в Институт химии с просьбой направить к ней на работу химика-женщину из очередного выпуска.

Меня провели в маленькую неуютную приемную, куда бесшумно вошла очень хрупкая и очень бледная женщина, вся в черном, с вьющимися седыми волосами, собранными в пучок на затылке, в очках с толстыми стеклами. Я приняла ее было за секретаршу, но тотчас же, к своему огромному смущению, поняла, что передо мной Мария Кюри. После разговора, во время которого я чувствовала себя совершенно скованной, она сказала: «В течение лета я сообщу вам, будет ли предоставлена обещанная стипендия».

Я сочла это вежливой формой отказа и с чувством большого облегчения покинула этот священный дом, убежденная в том, что побывала здесь в первый и последний раз: все показалось мне мрачным и печальным и я обрадовалась возможности не возвратиться сюда. С легким сердцем уехала я на каникулы, но, к своему большому удивлению, получила как-то из Института радия письмо, извещающее о предоставлении мне стипендии и необходимости явиться на службу 1 октября. Так началась моя работа в Лаборатории Кюри.

Я была настолько очарована Марией Кюри, захвачена атмосферой товарищества и интересной работой, что несколько месяцев стажировки, на которые я рассчитывала, растянулись для меня на двадцать лет научной деятельности.

Прежде всего мне надо было освоиться с методами работы и познакомиться с научными проблемами, ранее совершенно неизвестными. Большой химический кабинет, что напротив той приемной, куда я попала в свое первое посещение, выходил окнами в сад, на южную сторону. Этот кабинет стал для меня
чудесным местом благодаря приему, оказанному мне теми, кто направлял мои первые шаги в изучении «радиоактивности»— области, объединяющей химию и физику.

Марии Кюри нравилось наше радостное настроение, наш молодой задор и энтузиазм, хотя порой они и проявлялись слишком шумно, резко и неожиданно.

Она любила бывать среди нас, принимать участие в нашей жизни. Любимым местом наших встреч был лестничный пролет в коридоре напротив ее кабинета. Здесь мы говорили обо всем, на далекие с первого взгляда от нашей работы темы; но мне кажется, что эти разговоры открывали перед нами широкие горизонты. Чаще всего они заканчивались обсуждением какой-нибудь новой научной статьи.

Другим излюбленным местом Марии Кюри был сад, где она работала с кем-либо из нас или собирала всех нас. Это был «ее сад», точнее, маленький скромный садик, соединявший «дом Кюри» с «домом Пастера», где в период создания Института радия она сама сажала липы и розы.

В этом саду с неудобными стульями, скамейками и столами, который она предпочитала своему кабинету, Мария Кюри подготовила с нами многие эксперименты. Здесь же в хорошую погоду устраивались приемы в честь именитых гостей или докторов наук, только что получивших ученую степень. Мы все готовили сами, а чай и мороженое подавались в мензурках со стеклянными пестиками.
Как только я освоилась, меня назначили ассистентом одного из научных сотрудников. Мы работали в «малом доме», и я провела годы за толстыми решетками на его окнах, так как в этом изолированном помещении хранились ценные и опасные запасы радия и других радиоктив-ных веществ.

Нередко Мария Кюри говорила мне об ожидаемых результатах экспериментов, но я должна была честно сообщать ей получаемые данные, по нескольку раз ставя один и тот же опыт. Больше всего она ценила в работе честность и энтузиазм; очень скоро она поверила в меня, и я удостоилась чести работать вместе с нею.

Надо было готовить, ничего не упуская, все необходимое для сложных опытов, которые проводились под ее неустанным наблюдением.

Я прошла великолепную школу, работая под ее руководством и пользуясь ее советами и объяснениями. Наша радость бывала огромной, когда благодаря быстроте и мастерству нам удавалось получить и использовать продукт высокой чистоты.

Мария Кюри была первой женщиной, принятой в университет Франции в качестве профессора. В 1906 году, после смерти Пьера Кюри, она не побоялась заменить своего мужа в Сорбонне и продолжить исследования.

Я знала Марию Кюри только в по- л следние годы её жизни — уже страдающую лучевой болезнью и очень уставшую. Чтение лекций требовало от нее громадных усилий, но ее ровНЫЙ и тихий голос становился звонким, а бледное лицо оживлялось, когда она объясняла нам что-то и хотела, чтобы мы поняли то или иное явление.

Лекциям она предпочитала сопровождавшие их практические занятия; но лучше всего ее педагогический талант раскрывался в среде окружавших ее научных работников. Она требовала от них страсти и упорства в работе. Те, кто не подчинялся царившему в лаборатории духу, быстро с ней расставались.

Я очень признательна Марии Кюри. Если во время работы она замечала, что я не уловила сути ее разъяснений, она повторяла их и тактично «забывала» проверять соответствующие страницы моих лабораторных записей. Но в последующие дни, прежде чем пойти дальше, она должна была убедиться, что я проработала и поняла материал.

Мария Кюри часто собирала нас в лекционном зале, где кто-нибудь из научных сотрудников рассказывал о своей работе. На первых порах это было для меня делом непривычным и очень трудным. Но Мария Кюри любила такие беседы, она жила нашей жизнью и вместе с нами радовалась нашим успехам и огорчалась при неудачах.

До самых последних дней, невзирая на пережитые невзгоды, она сохранила дар восхищаться. «Я,— говорила она,— принадлежу к числу тех, кто видит в науке прекрасное. Ученый в лаборатории — это не только специалист. Он — ребенок, увидевший явления природы, которые поражают его, как чудесные сказки. Я не думаю, что в наше время должны исчезнуть искатели приключений. Если я и вижу вокруг себя нечто существенное, то это именно неистребимый дух поиска и любознательности».

Несмотря на все предосторожности, защита от радиоактивности была в те времена еще очень несовершенной и опасность ряда веществ, с которыми нам приходилось часто работать, была еще неизвестна.

В июне 1934 года Мария Кюри, уже совсем больная, уехала в Сан-сельмоз. Здесь она и умерла 4 июля. Эта смерть, отнявшая у нас нашу покровительницу, как мы с любовью и уважением ее называли, была для нас тяжелым ударом.

Я дала слово Марии Кюри продолжать исследования, к которым она открыла мне путь, и старалась сдержать свое обещание. Перед отъездом в Сансельмоз Мария Кюри поручила мне подготовить опыты по спектральному излучению актиния в лаборатории профессора Зеемарса в Амстердаме, где имелось нужное оборудование; она должна была приехать к началу опытов...

Следующей осенью с помощью сотрудников амстердамской лаборатории нам удалось провести этот опыт, которому Мария Кюри придавала огромное значение и который, на мой взгляд, был венцом ее последних исследовательских работ.

Источник: Курьер Юнеско 1967