Десять книг, оказавшихся на моем столе совершенно случайно

Чен Ким «Второй прыжок»

Для меня до сих пор существуют загадки. И поэты-загадки, и книги-загадки, и загадочные высказывания в них тоже существуют. До недавнего времени я не знала, как относиться ко «Второму прыжку». Пока не прочитала дружеский отзыв Алексея Григорьева в его «Живом Журнале», и меня осенило. Легко. К этой книге надо относиться легко. Все-таки – стихия воздуха, небо. Почему это «прыжок»? И почему он «второй»? Наверное, вы уже догадались. Это – вторая книга. И по типу компиляции текстов ее можно отнести к «прыжкам» в неизвестность. Просто тексты за определенный период времени. На полях падает парашютист. Хруст бумаги выдает ее дороговизну. А в стихах – милые шалости. И не всегда в них нужно искать глубокий смысл. Алексей Григорьев называет Кима в своем отзыве «последним бастионом сетевой литературы», затем отмечает, что «небрежно-простецкое отношение к стиху – особый авторский прием», с любовью заключая, будто все, кого не торкает Чен Ким, - ханжи. Это сильные высказывания. Не берусь судить об их правдивости, потому что я как раз из тех, кого творчество поэта не трогает, не заставляет восхищаться и писать лучше. Есть литераторы, которые верят, что низких жанров в литературе не существует вообще, что данное разделение устарело еще до Ломоносова. А есть те, кто верит в исключения и смысл. Мне кажется, что в хорошем стихотворение может быть что угодно, включая мат и олбанский, но в нем не может не быть одной очень важной вещи – глубокого смысла. Возможно, я слишком сурова, и легкость бытия может быть выносима, в падении парашютиста что-то есть, развлечение читателя – это важно, а редкие вкрапления серьезности среди блесток бурлеска должны сделать меня лояльной. Возможно. Но не думаю, что я ханжа. Лицемерие – не мой конек. Мне нравится Чен Ким, как человек. Но его стихи мне не нравятся. Простите, пожалуйста, и – перейдем к следующей главе нашего романа в стихах.  

Максим Жуков «Лутшее»

У Игоря Панина и Анны Гедымин, которые уже отрецензировали эту книгу, есть два одинаковых для той и другой работы повторяющихся слова: «контркультура» и «эксперимент». Этими словами можно охарактеризовать стихи Жукова вообще и книгу «Лутшее» (а в ней в действительности по идее должно быть лучшее) в частности. Соглашусь с их мнениями. С поправкой на выигранный в этом году автором книги «Заблудившийся трамвай». Запоздалое заслуженное признание. Не то чтобы я считала стихи Максима Жукова гениальными, но они – в своем роде прекрасны, суровы, грубы и обладают замечательным свойством, почти забытым в наше время, - соразмерностью. В этих стихах нет лишнего, не смотря на то, что Жуков явно тяготеет к большим формам (я не о женских фигурах сейчас, если что). «Лутшее» можно сравнивать со «Вторым прыжком» предыдущего автора: та же кажущаяся неразборчивость в выражениях, слэнг и мат, обилие цитат и штампов. Но в случае с книгой Максима Жукова балаганчик облагорожен содержанием поставленных пьес – те же вечные вопросы одиночества и смысла существования, проблемы творчества и так далее. И, в то же время, какие стихи могут быть актуальнее? «И чтобы сродниться с эпохой, твержу, как в бреду, как во сне: мне похую, похую, похуй! И все же, не похую мне…», - говорится в «Курортном романсе» в котором даны описания, выходящие за пределы одного приморского города. Я далека от романтизирования стихов Максима Жукова, ибо знаю его лично, но иногда просто удивительно, как тонко он передает настроение, момент, мимолетный призрачный гений места. Пятое и шестое четверостишие в описываемом стихотворении из «Лутшего» - лучшее из читанного мною в подборке из десяти книг, затерявшихся на моем столе. Если же говорить об актуальности, то в книге полно жизненных деталей последних двух десятилетий (обложка в данном случае показательна). Узнаваемо. Печально. Страшно. Смешно. И странно, что сейчас актуальными называют совсем другие стихи.

Мария Суворова «Город об одном дне»

Чуть ниже в кучке на моем столе лежат две вологодские книги. Поэзия Марии Суворовой кажется мне алмазом, слегка мутноватым, но приобретающим постепенно, медленно-медленно, очертания в правильной огранке опыта. А ведь она начинала с верлибров. Существует опасность такого пути для молодого поэта. Для того, чтобы стать свободным в стихе, нужно научиться быть узником стиха, его рабом и верным слугой. Поэзия – это та реальность, в которой все господа – это бывшие слуги. Но у Марии Суворовой все наоборот, именно поэтому язык ее текстов все еще в процессе становления, а стилистика эклектична и ученически экспериментальна. И я не думаю, что это плохо. То, что опытные поэты достигают способом дрессировки слова, когда пишут и пишут и пишут однотипные работы из раза в раз, заставляя себя, отдуваясь и предсмертно хрипя, у Марии получается само собой, в ее слегка наивной интуитивной манере, когда кажется, что каждое слово, будто вырвалось невзначай. Совсем недавно, в конце зимы, она представила свою новую книгу «Город об одном дне», в которой город очеловечивается всеми возможными способами с упором на все возможные органы чувств. Есть в книге и запахи, и звуки, и картинки, и ощущения. Все знакомо. Все понятно. Потому что все мы живем в городе. От него не спрятаться, не убежать. Он глядит на нас освещенными окнами, кричит на нас раскрытыми дверями. Думаю, было бы правильно считать именно эту книгу первой у Марии Суворовой. В ней много взрослости, спокойной серьезности и мысли. Конечно, еще много поисков. Но, как мне кажется, они уже подходят к своему завершению. В этом смысле показателен отзыв Наты Сучковой, растиражированный информационными порталами города Вологда: «Изображенный в стихах город скорее полис, чем мегаполис. Отношения, взаимные притирки, а иногда даже и придирки, претензии и перепалки, влюбленности и любови - вся простая и одновременно сложная архитектоника человеческих страстей интересуют автора не меньше, чем динамика и статика пространства, в котором происходит жизнь».

Ната Сучкова «Деревенская проза»

Кажется, будто книга Наты Сучковый спорит с «Городом об одном дне». Одномоментным прелестям города противопоставляются детали деревенского быта и поэзии вне времени и места. О диалоге этих двух книг стоило бы написать отдельный материал. Но наша задача – лишь краткий отзыв. Когда-то, давным-давно, я писала, что стихи Наты Сучковой – это бесконечная поэма живой жизни, которую можно ощутить кожей. Именно поэтому стихи эти безусловны. Это не попытка старого американского верлибриста Уолта Уитмена заключить в стих весь мир – у него выходило чересчур натужно. Это – действительно весь мир в стихе. Понять название книги «Деревенская проза» не сложно. Проза деревни знакома всем нам, если не по редким поездкам к бабушке, то по книгам. Убогая и родная, расшатанная и уютная, цепкая и легкая, как сама поэзия. Жизнь в деревне приземленнее и жестче, чем в городе. Но разве часто в городе отваживаешься поваляться в траве или искупаться в реке, полюбоваться на звездное небо или помедитировать на закат? А деревня яростно призывает, как к тяжкому труду, так и к сладкому созерцанию. Это случай, когда проза может потянуть за собой настоящую поэзию. Но этим приемы Сучковой не ограничиваются – есть и сочетание безобразного внешнего с прекрасным внутренним, когда старость и ветхость оборачиваются воспоминанием о «золотых днях». Каждый испытывал такое. Я не буду говорить об обычной тропики – вкусных аллегорий и метафор в книге полно. Не зря Ната Сучкова – мой любимый вологодский автор. Иногда бывает безумно приятно в тишине разобрать головоломку очередного ее стиха. Хорошая поэзия - большое интеллектуальное удовольствие. Детская интонация, мелодичные сочетания слов и смысл в каждом тексте – вот чем привлекает «Деревенская проза». Деревенские дома в ней – движущийся дышащий фон.

Дмитрий Мурзин «Клиническая жизнь»

Следующей в руках у меня оказывается скромная кемеровская книжка Дмитрия Мурзина, любителя острого слова, легкой иронии и тончайшей конструкции стиха. Еще одна хорошая книга. После первого прочтения «Клинической жизни» я задумалась о диагнозе. «Стихи» - это слишком просто. И на идею не тянет. Если, конечно, это не крайняя болезненная степень графомании. Но нет – не тот случай. Впрочем, судя по умению Дмитрия Мурзина каждый раз легко и ненапряжно придумывать поэтические комментарии на злобу дня, стихи – это диагноз. И тогда «Клиническая жизнь» - это книга человека, живущего стихами. Только, все же, и в таком случае, диагноз не полный. Клиническая смерть – это обратимый этап умирания, переходный период между жизнью и смертью, когда все внешние признаки жизни исчезли, но сама жизнь еще – в теле человека. Что же тогда «клиническая жизнь»? Кома? Сумасшествие? Прозябание? Думаю, во второй главе книги («Корень добра») дается слабенький, как трехпроцентный раствор йода, ответ на этот вопрос: «Врач пишет о живом на мертвом языке. Как выживет больной, когда язык накрылся. Дышу и не дышу. Повис на волоске. Врач – знай себе строчит. Он этому учился». Дмитрий Мурзин, любитель каламбуров, парадоксов и ребусов, мог бы называться Оскаром Уальдом русской поэзии, если бы брился и писал пьесы. И опять же, как мне кажется, актуальности в «Клинической жизни» больше, чем во всей современной молодежной поэзии. Дмитрий Мурзин, как поэт, весьма прост в исполнении и сложен в понимании. Эквилибристика его речи безупречна, а язык бесстрашен. Иногда этот умный стих хочется приводить в пример. Но что же такое его «Клиническая жизнь»? Мне нравится теория Нины Ягодинцевой, опубликованная в «Газете Новокузнецка», хотя она, кстати сказать, не вполне нравится самому Дмитрию Мурзину. «Рыба» – это речевая заготовка «на случай», этакий словесно «направляющий» текст. А ведь и впрямь, чего сегодня ни коснись в журналистике, в литературе, в жизни, – приходится констатировать: длится и длится никем не объявленный, но утомляющий до полного отвращения «рыбный день». Пространство загромождено ярлыками, моделями и схемами, и ужас в том, что к реальности они не имеют ни малейшего отношения», - говорится в рецензии. Черт его знает, но думается, мысль о незаконченности действительно каким-то образом терзает автора, перфекциониста и раздолбая в одном лице.

Алексей Алехин «Полет жука»

«Полет жука» дался мне не легко. С мучениями. Дочитывать такие книги до конца, даже если они небольшого объема, необычайно сложно. И потом почти невозможно бывает понять, относиться ли кто-нибудь серьезно к автору, как к поэту-писателю? На самом деле, а не в лицемерных отзывах и рецензиях, написанных трусоватыми критиками. Алексей Алехин – главный редактор «Ариона». И в качестве такового, знаю по собственному опыту, он чрезвычайно хорош. Но как поэт и писатель он ужасен. Объяснюсь. Понимание произведения – это уже много. Порою даже слишком много. Но когда читаешь стихи или рассказы, в которых автор скорее притворяется, что пишет, чем пишет на самом деле, и видишь лишь набор букв (иногда, впрочем, стройный), стараешься проникнуть в самую суть явления. Зачем? Несколько раз я по новой заставляла себя перечитывать «Полет жука», вдумчиво, серьезно. И всякий раз меня постигало разочарование. Стихами Алехина, их внешней красивостью в завитках метафор, звукописью и напевностью, можно насладиться… Но смысл? А как же главное? Ядро! Основа! Фундамент! Первичен всегда только смысл, идея, мысль. Сначала он, и лишь потом схема, форма. Но, конечно, такой подход не касается поэзии самолюбования, о которой идет речь. Сборник стихотворений в прозе Алексея Алехина создавался тридцать лет, а само название «Полет жука» должно было означать легкость движущейся мысли и близость к природе (в широком смысле). Но ни динамики, ни мысли я так и не смогла обнаружить в книге. Возможно ли говорить об ее идее, как о жуке, безмозглом (вместо мозга – нервный узел, если вы помните) насекомом? Проза-поэзия Алексея Алехина пустословная. Она напоминает дневники старого вологодского писателя, которые тот однажды читал на своем юбилее. Старики обычно гордятся любою мыслью, которую им бы удалось додумать до конца. Уже само по себе это для них достижение, достойное публикации. Иногда из таких цитат, место которым скорее в «Твиттере» или «Фейсбуке», составляются книги. И вот от них тошнит больше всего.

Иван Шепета «Образ действия – обстоятельства»

В отзывах на последнюю книгу Ивана Шепеты, выпущенную во Владивостоке в прошлом году, я нашла только очень глубокую мысль о том, что книга «не веселая» и еще более глубокую о том, что она «остросоциальная». Думаю, самое главное в этой книге прежде всего то, что она выпущена к юбилею автора и является подарком Ивана Шепеты себе самому. Ждать от «Образа действия» откровений, конечно, не стоит. Но насладиться всегдашней присущей этому автору иронией. Он мне нравится уже хотя бы тем, что мастерски умеет обижать и ставить на место недалеких людей. Иван Шепета – не постмодернист и не теоретик. Еще один плюс. Но чтобы полнее охарактеризовать творческий стиль поэта и эссеиста мне нужно кое-что процитировать: «Не только слово, но и судьба – материал, из которого настоящий поэт творит свое искусство. Поверьте, жизнь подлинного поэта имеет значение для людей, интересующихся поэзией, потому что его жизнь – поучительная метафора, образ, так необходимый читателям» («Сказание о мудром кентавре»). Образ действия. Возможно, именно этот отрывок можно считать главной идеей книги. Хотя остерегусь судить. Иногда, после просмотра фотографий в «дембельском альбоме» Ивана Шепеты, мне кажется, что и я в пятьдесят лет буду рассуждать также и, наконец, обзаведусь умом-разумом или мудростью, опытом или чем-то в этом роде. Автор книги об обстоятельствах и образах действия ироничен и мрачен, но его скупые и маловыразительные стихи обладают какой-то особенной правдой (той, что никогда не бывает легкой и приятной). Тем и подкупают. Благодаря русскому языку, наверное… и синтаксису русской речи. «Не дрейфь же, литератор, точи свой карандаш! В непризнанной столице неправого руля танк грязи не боится под знаменем рубля! Не тонет в фарисействе, и не тупит углов – весь состоит из действий, в которых мало слов».

Герман Власов «Определение снега»

В аннотации написано, что «Определение снега» - пятая книга стихов Германа Власова, объединившая как старые, так и новые тексты. С некоторой долей вероятности можно говорить, что эта книга – конспект всего творчества автора. Этакая выжимка. Если говоришь об «Определении снега», говоришь вообще обо всем корпусе стихов Власова. Возможно, так и есть. Но в любом случае, для этих произведений характерно все то, что отличает поэтический язык Германа Власова, маловыразительный, несовременный, тихий. Есть стихи, которые в авторском устном исполнении воспринимаются мною, как монотонный гул: «Бу-бу-бу-бу-бу!» с интонированием или без (в зависимости от степени раскрепощенности автора). К сожалению, стихи Германа Власова для меня – именно из этой категории. Слишком одинаково, чтобы воспринимать, слишком скучно, чтобы запоминать. Не цепляет. Все субъективно (а потому не должно быть обидно). И тут ничего не поделаешь. Хотя о некоторых причинах ощущения скуки я могу сказать в двух словах. Филологическая поэзия и тихая лирика – это отдельная полочка в классификации стихов (тех, для которых возможна классификация). Отличительными чертами таковых являются тотальная созерцательность, спокойствие и простота исполнения. Стихи Германа Власова действительно похожи на снег. Издалека кажется, что красиво (иногда действительно красиво), но если кто-то сунет его тебе за пазуху, станет холодно и мокро. Именно поэтому, как мне кажется, у Власова так много стихов о природе и поэзии. Самые скучные темы, созданные специально, чтобы издеваться над школьниками в начальной школе. Впрочем, вполне может статься, что это мое место в начальной школе, и истинное «определение снега» мне просто не дано постичь.

Елена Генерозова «Австралия»

Самым сложным для меня был именно этот отзыв. Ведь при слове «Австралия» мне вспоминался заковыристый термин из университетского курса философии – «диалектика». Издательство «Воймега» своею склонностью делать хорошие книги, книги-победители «Московского счета» (итоги которого, кстати, скоро будут подводить). Конечно, экзамен на «лучшесть» проходят не все. Назвать Андрея Василевского, скажем, или Игоря Меламеда хорошими поэтами у меня язык не повернется. Что же касается «Австралии» Елены Генерозовой, то это ее первая книга, а значит, к представленным стихам изначально нужно относиться одновременно и сочувственно и критично. Автор играет словами и образами, тропами и методиками. И это понятно. Хорошему кулинару нужно знать вкус многих блюд. Удивляет другое. Елена Генерозова не пишет об антиподах и эндемиках, но люди в ее стихах могут ходить вниз головами, а редкие животные и растения выводятся в мало предназначенных для этого местах и словах. Сочетание сущего, сопряжение огромностей в попытке разом попробовать все! Эта искренняя жадность подкупает, а также дает больше шансов на успех. Жажда, жгучая, страстная, непреодолимая, при этом охватывает читателя также, как до этого охватывала автора. Загадка без ответа и ключ без замка. Но ни того ни другого просто пока не существует в природе. Признаюсь, поначалу «Австралия» меня не впечатлила. Но постепенно память подкинула мне парочку ассоциаций из личного опыта исканий и проб, и я стала терпимее. Ведь это Австралия – загадочный материк, которому мы полностью противоположны. И, следовательно, неразрывно связаны. Поиском ответа. Диалектика.

Борис Панкин «Новый Раскольников»

Об этой книге пока мало отзывов в сети. Хотя есть парочка моих, весьма пристрастных. Борис Панкин – мой любимый поэт. И не в последнюю очередь благодаря честности, ясности и простоте его стихов. «Новый Раскольников» Панкина – это не только герой нашего времени со ржавым топором, спрятанным в труднодоступном месте. Когда-то я написала: «Стихи Бориса Панкина – хорошие описания сиюминутных порывов, изображения обычных дней обычных людей, обычных чувств и мыслей, бытовые зарисовки и так далее. То есть – все то, что не часто приходит на ум при мысли о поэзии, как таковой. И, тем не менее, после прочтения некоторых стихотворений Панкина большинство из нас скажет: «Это про меня. У меня так было еще вчера. Я шел по серой улице серого города, спускался в мрачное метро, как в современный ад, бродил по закоулкам своей памяти, скучал и ничего не делал». Концепция мира у Бориса Панкина проста. Вселенная – это скука смертная и вечное ожидание, когда же скука прекратится, и начнется жизнь? Ответы с частицей «не» являются обычными для творчества Бориса Панкина. И это роднит его с каждым из нас, безликим винтиком в механизме огромной современной машины, известной под разными личинами, именами: государство, собственность, капитализм, экономика, производство, промышленность. Впрочем, возможно, вы найдете другое объяснение феномену понятности стихов Панкина. И на это, в том числе, рассчитана книга. Вы найдете в ней себя». И сейчас не стану отрекаться от своих слов. Добавлю только, что не всегда личности автора и лирического героя в книге совпадают. Борис Панкин – скорее наблюдатель за жизнью. Лаборант. С той лишь разницей, что экспериментов он почти не ставит. Они сами разворачиваются перед ним, как Большой взрыв во флуктуационной теории возникновения Вселенной. Автор иронично прищуривается на действительность, оставаясь в стороне. Таким образом он может видеть картинку целиком и полностью. И по сути вся книга «Новый Раскольников» - есть описание реальности. В ней вмещается весь наш мир. Мир маленького средненького русского человечка.

Что же. Знакомство состоялось. Надеюсь, что я с этих пор буду каждую неделю радовать вас очередным обзором, отзывом, рецензией, интервью или репортажем.