Обзор драматургических новинок

Сакральный акт – суть БогоборчестваВ 2005 году вышла первая книга актера, драматурга, режиссера Ивана Вырыпаева. Мы привыкли, что первые блины получаются комом, молодые авторы не знают, что хотят, а первая книга, в конце концов, получается весьма разнородной и напоминает салатик. Мы не можем понять, что хочет автор. Автор не может понять, что хочет читатель. Выходит все весело, но неинтересно. В данном же случае наоборот – вышло интересно, но невесело. В первый раз я услышала об этом авторе после его режиссерского дебюта (фильм «Эйфория», 2006 год), нашумевшем и обданном наградами, как дождем (если честно, мне в фильме больше всего понравилась картинка, а не текст, который, как мне показалось, был слишком вымучен и пафосен). В этом году натолкнулась в книжном магазине на книгу Ивана Вырыпаева. Имя показалось мне достаточно знакомым, а название достаточно лиричным, чтобы книгу открыть. Оформление напоминало оформление серии «Поэтическая библиотека» издательства «Время»: маленький удобный формат, странная обложка (то ли рисунок на велюровой ткани, то ли на обоях, чуть стертый, но различимо-выпуклый), яркая цифра «13» (на однотонной тускловатой обложке – яркое пятно; хороший трюк для привлечения внимания, чтобы книга была снята с полки в магазине), наличие иллюстраций (при том хорошего качества), концептуальное решение расположения самих текстов и их графического оформления. Книга смотрелась живо и интересно. Конечно, потрясающе читать книги тех авторов, которых ты любишь. Но читать тех, с которыми ты не можешь согласиться, интересней вдвойне. И втройне они вдохновляют к собственному творчеству в азарте внутреннего спора. Автор сценария к фильму «Бумер-2», автор пьес «Июль», «Сны», «Город где я», «Валентинов день», «Кислород», «Бытие №2» (две последние в книге присутствуют, являясь самыми известными произведениями Вырыпаева), участник центра новой пьесы «Театр.doc» и нового театра «Практика» верит в то, что количество рано или поздно всегда перерастает в качество, не перестает искать что-то настолько новаторское, чтобы не претендовать на соавторство с Богом, и при этом сохранить смысл. Он ищет в новом театре некое сакральное действо, что напополам с его явным богоборчеством создает картину странную: кажется, что даже атеисту от театра нужен ритуал. Ритуал убийства текста? Да, на протяжении многих страниц я думала об автоматическом письме… даже не имажинистов, а больных с различными психопатиями. Добравшись до «Бытия №2», поняла, что ощущение было неслучайным, хотя все тщательно закодированные чужим сознанием строфы можно было бы принять за цепь случайностей. Эту пьесу написал человек, больной шизофренией, как говорится в кратком вступлении к ней. И она, как признается автор, глубже чего бы то ни было написанного до этого. Нигилизм истинного Абсурда. Ибо, зная фундаментальное противоречие жизни, нельзя продолжать доверять ей. Как сказал в пьесе Бог: «Да, я своими руками стер самого себя внутри себя самого». Эти тексты трудно понять, легко читать и забавно запоминать. Потрясающе интересно, должно быть, ставить. Только меня, к сожалению, не покидало ощущение вымученности слов, фраз, интонаций. Как будто герои должны испытывать сильные чувства и эмоции, они даже очень хотят этого, но не могут из-за глобальной истеричной усталости всего и вся. А в итоге вполне адекватным могли быть слова: «А и к черту все на свете! Мы спать пошли!». Какой-то нетрагический трагизм при сохранении всего ужаса трагичности. Да люди сходят с ума. Но это не так страшно, как то, что «ужасно трудно сойти с ума окончательно». Да, людей зарубают топорами, но это не так страшно, как если в людях перестанет танцевать свои танцы кислород.Еще один способ заглянуть не с той стороны.Еще один способ стать как можно более непонятным и усталым от своей же запутанности.Хотя, кто его знает, возможно когда-нибудь мы будем уставать от глупости человеческой.Ксения Драгунская. «Пить, петь, плакать»Современная русская драматургия какая-то несовременная. Драматурги тоскуют по советской власти, дешевому мороженому, колбасе с туалетной бумагой и так далее. Драматурги шутят и скалятся, заполоняя текст абсурдом, гомерическим хохотом и просто всякой непонятной всячиной. Драматурги постмодернистски выделываются, пописывая шизофренические текстики, где одно и то же слово может повторяться тысячу раз, а в конце главные герои съедают друг друга, весь мир и читателя впридачу. Я плохо понимаю все это творчество. И от свершителей пьес жду реального изображения вещей, чувств и отсутствия вещей и чувств. Но двадцатилетние-тридцатилетние авторы не видят ничего, кроме сумасшедших, юродивых и душевнобольных. Психи кругом нас, а мы и не подозреваем. Драматургия – сейчас не просто в андеграунде, а – в плохо скрываемой бездне беспомощности и показушности. Граждане неумехи, не видевшие жизни, не знающие, с чего писать, не пишите. Я уже рассказывала об Иване Вырыпаеве, которого назвала драматургом-богоборцем, символистом нового уровня. В принципе, все вышеописанное относилось бы к нему, если бы не одно но. Иван Вырыпаев – скорее поэт, нежели драматург. И ставит он лирические тексты. Если на сцене это худо-бедно прокатывает, то в кино – с треском обламывается. Потому что сюжеты блеклые или неправдоподобные, пошловатые или истеричные. Все, что прокатывает в стихах, не прокатывает в драматургии. Но зато, какие у него стихи! Гипнотические. Мистические. Проникающие в суть вещей. Поэзия – это сплошное сумасшествие.Драматургия – жесткая реальность.В пьесах Ксении Драгунской все те же герои. Алкоголики, психи, балбесы всех мастей. В общем – неудачники, собранные со всех уголков постсоветского пространства, хнычущие в унисон про неудавшуюся жизнь, неудавшееся детство, неудавшуюся любовь. Драматург часто прибегает к символизму, вводя его в текст постепенно, так что не отличишь сна от яви, а снов в этих пьесах много. Книга Драгунской оправдывает название. Все герои пьют, поют и плачут, потому что ничего больше не умеют, не понимают и не хотят. Это пьесы беспомощности, неумения жить, пить, петь, плакать. И ни одному персонажу не сочувствуешь. Как можно сочувствовать неудачникам, полностью поддавшихся своим неудачам. Если у них есть возможность выбирать – сделать что-то или не сделать ничего, они выберут последнее. В конечном итоге, герои начинают напоминать себе свои же сны. Вот - немолодая уже девушка-еврейка (а это – излюбленный персонаж автора, которого она вводит всюду, куда только можно, наверное, намекая на свою особу), живущая одиноко, вспоминающая своих предыдущих любовников, каждый вечер разговаривающая со своим нынешним любовником по телефону, а также с сотней других людей, и при этом лелеющая свое одиночество и воспоминания. Вот – друзья-соседи, алкоголики и сумасшедшие, занимающиеся фантазиями, питием и прочим непотребством на протяжении всей пьесы. Вот – опустившийся мужчина средних лет, бывший когда-то милым маленьким мальчиком. Пьесы Ксении Драгунской – подчеркнуто интеллигентские, написанные интеллигентом про интеллигентов и для интеллигентов. Иначе просто не понять вписанную в сюжету среду. Писатели, художники, музыканту тут – на каждом шагу. И все они – никчемны. Может, быть не по задумке автора даже, а просто потому что такими выглядят со всеми своими страданиями, попойками и мечтами. Иногда Ксения Драгунская в некоторых своих приемах напоминает Чехова. У нее тоже герои не слышат друг друга. К сожалению, это общая черта всех интеллигентов, гениев в дырявых подштанниках с бутылкой у рта.Призраки самих себя, психи и ничтожества – вот герои нового времени, современной драмы, драмы неудач и всего-всего с частицей «не» в приставке. Два пути современного театра представлены пьесами этих двух драматургов. Драматурга-кинорежиссера, для которого зрительный образ довлеет над словом, и слово лишь способ манипулирования сознанием. И драматурга-писателя, для которого слово – первично, окружающая атрибутика ничтожна и зрительный образ всегда лжет. Два вида высказывания перед вами. Оба – метафоричны и сложны для восприятия. Оба достойны того, чтобы о них узнали. Регина Соболева.