Есть в мировой литературе художники, не только обогащающие жизнь и искусство своими произведениями; вокруг их имен создаются легенды, которые иногда выходят далеко за пределы породившей их истины.

Так случилось и с русским писателем Антоном Павловичем Чеховым, имя которого нередко связывают с настроениями тоски, безысходности, тихой грусти. Вокруг него создана легенда о пессимизме. Откуда же она взялась? Мы знаем трех Чеховых: остроумного автора миниатюр, печатавшихся в юмористических журналах, писателя — мастера короткого рассказа, драматурга.

В постановках четырех основных его пьес («Чайка», «Дядя Ваня», «Три сестры» и «Вишневый сад»), осуществленных за пределами родины Чехова, намеренно подчеркиваются свойственные им минорные ноты и то, что автор нигде не навязывает зрителю готовых решений. Однако многие письма и записные книжки Чехова гово-
рят о том, как он боролся против подобного истолкования его творчества, как не согласен он был с созданной вокруг него легендой.

Может быть, не мешает вспомнить, что свою литературную деятельность он начал в эпоху безвременья, в обстановке смятения и безнадежности. Общественный подъем, связанный с реформами 1860-х годов, сменился затишьем перед бурей революции. И Чехов уловил настроение своего времени. Многие его рассказы и образы запечатлели черты эпохи. Но в то же время Чехов, со свойственным ему оптимизмом, предчувствовал будущее, полное великих надежд.

Вот как описывает свою встречу с молодым Чеховым в 1887 году В. Г. Короленко:

«Передо мною был молодой и еще более моложавый на вид человек, несколько выше среднего роста, с продолговатым, правильным и чистым лицом, не утратившим еще характерных юношеских очертаний. В этом лице было что-то своеобразное, что я не мог определить сразу...

Когда Антону минуло 16 лет, отцовская лавка прогорела и семья бежала от кредиторов в Москву. Чехов остался в Таганроге — он продолжал учение и кое-как перебивался, давая уроки и время от времени выполняя разную случайную работу. В ту пору жизнь Антона Павловича была полна лишений и тяжелого труда, но он переносил все испытания со свойственной ему бодростью и жизнерадостностью. Ему удавалось даже писать веселые письма родным в Москву.

Эти годы были годами самовоспитания, годами освобождения от предрассудков, свойственных той среде, в которой он родился.

В письме издателю Суворину, где Чехов описывает свой идеал писателя, он вспоминает борьбу, которую вел в годы своей одинокой , жизни в Таганроге:

«Кроме изобилия материала и таланта, нужно еще кое-что не менее важное. Нужна возмужалость — это раз; во-вторых, необходимо чувство личной свободы... Что писатели-дворяне брали у природы даром, то разночинцы покупают ценою молодости. Напишите-ка рассказ о том, как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, певчий, гимназист и студент, воспитанный на чинопочитании, целовании поповских рук, поклонении чужим мыслям, благодаривший за каждый кусок хлеба, много раз сеченный, ходивший по урокам без калош, дравшийся, мучивший животных, любивший обедать у богатых родственников, лицемеривший и богу и людям без всякой надобности, только из сознания своего ничтожества, — напишите, как этот молодой человек выдавливает из себя по каплям раба и как он, проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течет уже не рабская кровь, а настоящая человеческая».

Девятнадцати лет Чехов приехал в Москву и стал студентом медицинского факультета университета. Он нашел семью в более тяжелом положении, чем ожидал, и был вынужден изыскивать средства, чтобы помогать родным и одновременно продолжать учение. Выбор его остановился на литературе. Еще живя в Таганроге, он посылал брату Александру рукописный журнал под названием «Заика» — подражание юмористическим листкам, модным в то время в Москве. Теперь Чехов просто расширил эту деятельность. Он выступал в журналах под разными псевдонимами, среди которых был и «Антоша Чехонте». И, продолжая учиться на медицинском факультете, он писал множество шуток, набросков, шаржей, миниатюр, критических заметок, получая за них поистине нищенскую плату.
Другой его современник, писатель Бунин, так описывал те неблагоприятные условия, в которых началась деятельность Чехова-литератора:

«Он начал работать в большой семье, терпевшей в пору его молодости нужду, и работал мало того что За гроши, но еще и в обстановке, способной угасить самое пылкое вдохновение: в маленькой квартирке среди говора и шума, часто на краешке стола, вокруг которого

сидела не только вся семья, но еще несколько человек гостей — студентов. Он долго нуждался и потом. Но никто и никогда не слыхал от него сетований на судьбу, и это вытекало не из ограниченности его потребностей: будучи на редкость благородно-скромным в своем образе жизни, он в то же время прямо-таки ненавидел серую, скудную жизнь...»

В те годы Чехов не придавал большого значения своему литературному творчеству. Главным делом он считал медицину, а сочинительство — скорее поденной работой ради куска хлеба. Даже позднее, когда к нему пришел успех, он шутливо называл медицину своей законной женой, а литературу — любовницей. А успех приходил — медленно, но неуклонно. Сначала издатель Лейкин в Петербурге, потом издатель консервативной газеты «Новое время» Суворин стали все чаще печатать его рассказы. Теперь Чехову было легче помогать семье; он мог писать рассказы большего объема, увеличилась и плата за них.

В 1884 году Чехов окончил университет со званием лекаря. Он не занимался регулярной медицинской практикой, но работал и в Москве и в сельских больницах. Он черпал свои образы в самых различных слоях общества — и в среде утонченных московских художников, и в кругах интеллигенции, и среди крестьян. Но даже рост известности не мешал Чехову считать литературу своим второстепенным занятием, пока в 1886 году, после появления рассказа «Егерь», он не получил письма от маститого писателя Григоровича, в котором тот просил Чехова беречь и уважать свой большой талант.

Письмо произвело на Чехова огромное впечатление:

«Если у меня есть дар, который следует уважать, то, каюсь перед чистотою Вашего сердца, я доселе не уважал его. Я чувствовал, что он у меня есть, но привык считать его ничтожным... Доселе относился я к своей литературной работе крайне легкомысленно, небрежно, зря. Не помню я ни одного своего рассказа, над которым я работал бы более суток, а «Егеря», который Вам понравился, я писал в купальне! Как репортеры пишут свои заметки о пожарах, так я писал свои рассказы: машинально, полубессознательно, нимало не заботясь ни о читателе, ни о себе самом...

От срочной работы избавлюсь, но не скоро... Выбиться из колеи, в которую я попал, нет возможности. Я не прочь голодать, как уж голодал, но не во мне дело... Письму я отдаю досуг, часа 2—3 в день и кусочек ночи... Летом, когда у меня досуга больше и проживать приходится меньше, я возьмусь за серьезное дело».

Так он и поступил. Антоша Чехонте исчез, и с тех пор Чехов публиковал свои работы под собственным именем. От огромного количества рассказов — до ста в год — он перешел примерно к двум десяткам. Обычно в них изображался один главный герой, окруженный менее тщательно выписанными персонажами; в этих рассказах не было хитроумно построенного сюжета, но они рисовали картины подлинной жизни. На первый взгляд, рассказы эти написаны словно бы случайно, но их построение блестяще, и кажущуюся простоту рассказов Чехова не удавалось «схватить» подражателям.

Максим Горький, которого Чехов поддерживал и одобрял с самого начала его литературной деятельности, друг Чехова до самой его смерти, писал Леониду Андрееву: «Компактности, сжатости изображения учитесь у Чехова; но боже Вас сохрани, подражать его языку! Язык Чехова неподражаемый и Вы только испортите себя, если увлечетесь им. Это красавица — но бесстрастная, она никому не отдается».

Последние рассказы Чехова по праву признаны классическими. В них отражены его основные творческие принципы: постоянное стремление к правде, жизненности, высокое чувство ответственности художника за то, что он написал: «Мое святое святых - это человеческое тело, здоровье, ум, талант, вдохновение, любовь и абсолютнейшая свобода, свобода от силы и лжи, в чем бы последние две ни выражались. Вот программа, которой я держался бы, если бы был большим художником». «Я не либерал, не консерватор, не постепеновец, не монах.— Я хотел бы быть свободным художником и - только: - Я ненавижу ложь и насилие во всех их видах... Фарисейство, тупоумие и произвол царят не в одних только купеческих домах и кутузках; я вижу их в науке, в литературе, среди молодежи...» «Я всегда настаиваю на том, что не дело художника решать узко специальные вопросы... Художник... должен судить только о том, что он понимает... Художник наблюдает, выбирает, догадывается, командует». Чехов считал, что только правильная постановка вопроса, а не решение его обязательно для художника. «В «Анне Карениной» и в «Онегине» не рещен ни один вопрос, но они Вас вполне удовлетворяют потому только, что все вопросы поставлены в них правильно».
«..Литератор не кондитер, не косметик, не увеселитель; он человек обязанный, законтрактованный сознанием своего долга и совестью... и, как ему ни жутко, он обязан бороть свою брезгливость, марать свое воображение грязью жизни...

Для химиков на земле нет ничего нечистого. Литератор должен быть так же объективен, как химик; он должен отрешиться от житейской субъективности. Художественная литература потому и называется художественной, что рисует жизнь, какова она есть на самом деле».

СОБРАТ ГОРЬКОГО

Вскоре после переезда Чехова в Ялту (1899 год) Антон Павлович попросил своего друга Горького навестить его. Через несколько месяцев Горький приехал в Крым. Свидетельством о встрече двух великих писателей остался этот снимок. А. П. Чехов и А. М. Горький постоянно переписывались. С именем Горького связано и серьезное общественное выступление Чехова — отказ от звания почетного академика. Академиком Чехов был избран в 1899 году, но в 1902 году сложил с себя это звание в знак протеста против действий правительства, отменившего избрание Горького в Академию.

ПРАВДА ЖИЗНИ. Театр времен Чехова был мелодрамой с ходульными героями. Чехов мечтал о новом театре; он хотел рассказать о простых, обыкновенных людях. Впервые он четко воплотил свои новаторские творческие принципы в «Чайке», созданной в 1895 году. Однако постановка ее, осуществленная в 1896 году в Петербурге, провалилась: ни актеры, ни зрители не поняли новизны пьесы. В 1898 году «Чайку» поставил другой театр — ныне прославленный Московский Художественный Академический театр, который в то время только начинал свою жизнь под руководством Станиславского и Немировича-Данченко. На снимке вверху: Чехов читает «Чайку» артистам театра (1898 год). Внизу: группа артистов Московского Художественного театра в доме Антона Павловича в Ялте весной 1900 года, когда театр выезжал на гастроли в Крым.

БРАТЬЯ ЧЕХОВЫ

В семье Чеховых было пять братьев. Двое из них—Александр и Николай — раньше Антона Павловича начали работать в московских юмористических журналах. Их помощь дала возможность Чехову завязать первые литературные знакомства. Еще обучаясь в университете, Антон Павлович много работал в журналах; его рассказы, пародии, шутки, миниатюры, шаржи, фельетоны лились непрерывным потоком. НА снимке; А. П. Чехов и его брат Николай, художник.

«Я ненавижу ложь и насилие во всех их видах»

Жизнь, какова она есть на самом деле, — таков девиз Чехова. Ничто не могло отвлечь его от этой цели, сбить его с пути оптимистической веры в будущее. Он строил школы и больницы в деревне, где купил усадьбу. Его книга о «каторжном острове» Сахалине, куда он совершил долгое и опасное путешествие, привлекла внимание всей России к жизни ссыльных. Но своими последними произведениями, и особенно четырьмя пьесами, являющимися апогеем его творчества, Чехов довел до конца свое намерение: показывая скудость настоящего, он указывал на лучшую жизнь в будущем.

Пьесы Чехова не случайно оказались самыми зрелыми его работами. Всю жизнь он писал для театра; в ранний московский период он опубликовал ряд известных одноактных комедий, а впоследствии развил совершенно новые принципы драматургии.

«Пусть на сцене все будет так же сложно и так же вместе с тем просто, как и в жизни. Люди обедают, только обедают, а в это время слагается их счастье и разби-заются их жизни. Требуют, чтобы герой, героиня были сценически эффектны. Но ведь в жизни не каждую минуту стреляются, вешаются, объясняются в любви. И не каждую минуту говорят умные вещи. Они больше едят, пьют, волочатся, говорят глупости. И вот надо, чтоб это было видно на сцене. Надо сделать такую пьесу, где бы люди приходили, уходили, обедали, разговаривали о погоде, играли в винт, но не потому, что так нужно автору, а потому, что так происходит в действительной жизни... Надо, чтобы жизнь была такая, какая она есть, и люди такие, какие они есть, а не ходульные».

Театр чеховского времени был мелодрамой с ходульными героями, которые совершали множество драматических действий и говорили высокопарными фразами. Чехов хотел изменить это, использовать театр для другой цели. Он хотел показать жизнь обыкновенных людей, поставить внутренний мир образа выше сюжета. Он нашел форму, которую искал, в «Чайке» в 1895 году. Это была первая его пьеса, которой он утвердил свой собственный характерный стиль психологического реализма. Первый спектакль игрался в 1896 году неудачным составом исполнителей, и пьеса с треском провалилась: ни артисты, ни публика не могли понять новизны этой пьесы, где были показаны сложные взаимоотношения и настроения людей, с которыми, в сущности, не случалось ничего особенного.

Здоровье Чехова слабело, и в 1899 году он, по предписанию врачей, поселяется в Ялте. Лишь после долгих уговоров он согласился на постановку «Чайки» в новом московском театре, который в то время утверждал свое право на существование. Это был знаменитый ныне Художественный театр под руководством Станиславского и Немировича-Данченко. Оба режиссера, подобно Чехову, стремились к реализму в театральных постановках; они включили «Чайку» в репертуар своего первого сезона.

Публика была подготовлена к пьесе нового типа не больше, чем во время первой постановки «Чайки», и было похоже, что пьеса снова провалится. Однако постановка Станиславского спасла и пьесу и театр. Художественный театр сделал чеховскую чайку своим символом; он стал настоящим «домом Чехова». Все последующие пьесы Чехова — «Дядя Ваня», «Три сестры» и «Вишневый сад» были поставлены Станиславским с подлинным художественным мастерством и пользовались большим успехом у зрителей.

Работа над постановками чеховских пьес проходила в условиях творческих споров и обсуждений. Эти споры имели место при работе и над «Вишневым садом», которому Станиславский придавал оттенок грусти, хотя сам Чехов видел свою пьесу в более веселых, жизнеутверждающих тонах.

Эти разногласия и трактовка Станиславским пьес Чехова в какой-то мере явились причиной возникновения легенды о пессимизме Чехова. Однако сам Чехов вкладывал в свои пьесы оптимистическое содержание, о чем он говорил литератору Тихонову:

«Вот вы говорите, что плакали на моих пьесах... Да и не вы один... А ведь я не для этого их написал... Я хотел другое... Я хотел только честно сказать людям: «Посмотрите на себя, посмотрите, как вы все плохо и скучно живете!..» Самое главное, чтобы люди это поняли, а когда они это поймут, они непременно создадут себе другую, лучшую жизнь... Я ее не увижу, но я знаю, она будет совсем иная, не похожая на ту, что есть...»

Своеобразие чеховских пьес, делавшее их единственными в своем роде, состояло в их стиле, в принципе обрисовки характеров. Как и его рассказы, пьесы Чехова поражали своей простотой. Когда поднимался занавес и начинался чеховский спектакль, у зрителя не было ощущения, что люди на сцене далеки от его собственной жизни, он чувствовал, что происходящее могло бы случиться и с ним самим.

Влияние Чехова-драматурга на современный театр определяется огромной важностью занимаемого им положения в реалистическом театральном движении, начавшемся в Европе с середины XIX века. Следы этого движения заметны и по сей день. Пьесы Чехова были восторженно встречены зарубежными ценителями искусства. Джордж Бернард Шоу умышленно копировал стиль Чехова в пьесе «Дом, где разбиваются сердца», хотя его герои более «интеллектуальны», чем простые люди, каких всегда изображал Чехов.

Ирландский писатель Синге также испытал на себе влияние Чехова. Этих художников объединяли вдохновлявшие их идеалы, но для Синге это не было простым подражанием. Можно обнаружить воздействие Чехова и на американскую школу писателей 1920-х годов, таких как Шервуд Андерсон, Сароян и современные писатели школы Тенесси Уильямса. Но, пожалуй, главное, что определило влияние Чехова на современный театр, — это новаторский метод создания характеров (развитый в постановках Художественного театра), стремление к лучшему будущему, раскрытие — и это было гораздо важнее занимательного сюжета — внутреннего мира героев.

Влияние на зарубежных писателей Чехова-новеллиста гораздо более очевидно и непосредственно, нежели влияние Чехова-драматурга. Как и Ги де Мопассан, он является признанным мастером короткого рассказа. Писатели различных национальностей и направлений — такие, как Кэтрин Мэнсфилд или Вирджиния Вульф, Джеймс Джойс, Эрнест Хемингуэй, Уильям Фолкнер и Томас Манн, который называл Чехова «мастером малой формы», — все они писали и говорили о том, что испытали влияние этого мягкого и страстного русского.

В 1904 году Чехов уехал в Баденвейлер, в Германию, для лечения. С ним была его жена Ольга Книппер-Чехова, известная в России актриса, которая оставила запись о последних минутах жизни великого писателя:

«...Антон Павлович тихо, спокойно отошел в другой мир. В начале ночи он проснулся и первый раз в жизни сам попросил послать за доктором... Помню только жуткую минуту потерянности: ощущение близости массы людей в большом спящем отеле и вместе с тем чувство полной моей одинокости и беспомощности...

...Пришел доктор, велел дать шампанского. Антон Павлович сел и как-то значительно, громко сказал доктору по-немецки (он очень мало знал по-немецки): «Ich sterbe...» Потом взял бокал, повернул ко мне лицо, улыбнулся своей удивительной улыбкой, сказал: «Давно я не пил шампанского...», — покойно выпил все до дна, тихо лег на левый бок и вскоре умолкнул навсегда... И страшную тишину ночи нарушала только, как вихрь ворвавшаяся, огромных размеров черная ночная бабочка, которая мучительно билась о горящие электрические лампочки и металась по комнате...»

Так умер Чехов. Благородство человека, честность художника, правдивость — вот идеалы, которыми он жил. И за это его будут помнить всегда.

Путешествие на остров Сахалин

Поездка на Сахалин была большим событием в жизни А. П. Чехова. Результатом ее явились не только два произведения — «Остров Сахалин» и очерки «По Сибири»; эта поездка помогла возмужать чеховскому таланту, определила многие черты его дальнейшего творчества. Чехов выехал в далекое путешествие в апреле 1890 года и после долгого, тяжелого пути достиг цели. На Сахалине Чехов проделал огромную работу. Он посетил все тюрьмы и поселения, заходил в каждую избу и лично беседовал с каждым человеком. Перепись ссыльного населения острова (для нее он разработал специальные учетные карточки) позволила писателю собрать огромный материал. Книга Чехова «Остров Сахалин», написанная на основе его личных наблюдений, произвела сильное впечатление на всю общественность России. Насыщенная убедительными, точными фактами, она явилась своего рода обвинительным актом, предъявленным писателем самодержавию. (Вверху: фотография, привезенная Чеховым с Сахалина, — ссыльного заковывают в цепи.) Через 68 лет после А. П. Чехова, летом 1958 года, нл острове побывали два художника — племянник великого писателя, Сергей Михайлович Чехов и его сын Сергей, студент Московского художественного института им. В. И. Сурикова. Чтобы добраться до Сахалина, А. П. Чехову понадобилось около трех месяцев (он ехал по железной дороге, на ямщицкой тройке по невылазно грязному «сибирскому тракту», на пароходе); в наши дни самолет из Москвы доставляет пассажиров на остров за десять летных часов. С. М. и С. С. Чеховы уже несколько лот работают над серией рисунков «Чеховские места нашей родины». Они объехали многие города и селения Подмосковья, рисовали в Ялте, Таганроге, побывали в Тульской, Горьковской, Калининской областях. На Сахалине художники зарисовали многие здания и пейзажи, напоминающие о временах поездки А. П. Чехова. Конечно, за без малого семьдесят лет, прошедших со времени путешествия писателя, на острове произошли разительные перемены: выросли новые города и поселки, появились современные промышленные предприятия, в тайге пролегли дороги. Жизнь на острове стала совсем иной. Но художники убедились в том, что память о писателе жива на Сахалине — в рассказах и легендах, в названиях городов и поселков. Внизу: рисунки С. М. и С. С. Чеховых. Слева: один из немногих домов, сохранившихся еще со времен каторги; справа: улица Южно-Сахалинска.

ЧЕXОВ - МАСТЕР КОРОТКОГО РАССКАЗА

Ныне всемирно признанный, никем не превзойденный мастер рассказа Антон Чехов должен был в свое время преодолеть немало трудностей, побороть не одну косную традицию, прежде чем завоевать всеобщее признание и войти в «большую» литературу.

Об этих трудностях, о вынужденной борьбе за свой жанр Чехов неоднократно говорит в письмах. Его рассказы «короче воробьиного носа» считали «недостойными» большой литературы, но это не обескураживало Чехова.

Он прекрасно понимал, что творчество его открывает новые пути в литературе: «Все мною написанное забудется через 5—10 лет; но пути, мною проложенные, будут целы и невредимы — в этом моя единственная заслуга».

Новаторство Чехова проявилось как в идейном содержании произведений, так и в их форме. «Оригинальность автора сидит не только в стиле, но и в способе мышления, в убеждениях и проч.», — писал Чехов в 1887 году.

Художник должен сказать новое слово, найти новую точку зрения на мир, на окружающую жизнь, на людей, которых он изображает; но это означает в то же время, что он должен найти новый метод художественного раскрытия этих явлений, новую форму произведений.

В литературе 60—70-х годов прошлого века, непосредственно предшествовавшей Чехову, преобладал публицистический очерк. Чехов же стремился восстановить в правах именно художественный рассказ.

Чеховский короткий рассказ лишен публицистичности; он часто выглядит как мастерски схваченная «моментальная фотография», как эскиз, набросок, который, однако, всегда кристаллизуется в целостное и законченное произведение, имеющее свои специфические законы стиля.

Отдельные зарисовки, портреты или эскизы Чехова — которые, на первый взгляд, претендовали только на то,
чтобы обыграть бытовой курьез, передать случайную встречу или разговор, запечатлеть один момент жизни самых заурядных людей, — вдруг,, неожиданно, раскрывали перед читателем Широкую картину русской действительности. Многие писатели мира с восхищением отмечали замечательное умение Чехова создавать незабываемые произведения на самом простом, обыденном материале. В 1918 году английский писатель Джон Голсу-орси сказал: «Великая победа Чехова заключается в том, что он сумел сделать спокойствие волнующим, как волнует прерия или пустыня всякого, кто впервые встречается с ними. Как он этого добился — это его секрет, прямо говоря, не всем доступный».

Уже в 80-х годах, в период становления малого жанра у Чехова, писатель обладал четкой системой эстетических взглядов, дававших ему право нередко выступать в качестве советчика и руководителя других писателей. В 1883 году он пишет брату Александру, что в литературе важно не личное, субъективное: «Подчеркни... то, что жизненно, что вечно, что действует не на мелкое чувство, а на истинно человеческое чувство».

«Людям надо давать людей, а не самого себя», — замечает Чехов в другом письме.

Эстетический идеал Чехова в пору создания маленьких рассказов — краткость. «Краткость — сестра таланта», «писать талантливо, т. е. коротко», «в маленьком рассказе лучше не досказать, чем пересказать» — много раз убежденно заявлял Чехов.

«Kpaткocть - сестрa таланта»

То, что создал писатель в 1880—1886 годах, и было блестящей реализацией его положений. В своей области
В чеховских рассказах отдельные зарисовки, как бы случайно выхваченные из жизни, портреты, написанные с предельной скупостью и выразительностью, раскрывают перед читателем широкую картину современной Чехову действительности. Эти образы неизменно привлекали к себе внимание видных художников — иллюстраторов, стремившихся в различных художественных жанрах и разнообразной технике воплотить их средствами изобразительного искусства. На снимке: иллюстрация художника Н. Н. Вышеславцева к одному из наиболее известных рассказов Чехова «Хамелеон».

он не знал соперника. Даже великие мастера малой формы в литературе — Мериме, Тургенев, Мопассан, Марк Твен — не могли представить себе рассказа на полторы, одну и даже три четверти страницы. Чехов как-то шутливо сказал, что «маленький рассказ состоит из начала и конца», и действительно, лучшие его короткие рассказы — это поистине «начало и конец»: так сжато в них повествование, так стремительно развивается действие.

Чиновник Червяков, экзекутор, каких без числа создавала бюрократическая машина старой России, сидя однажды в театре, чихнул и забрызгал лысину сидевшего впереди генерала («Смерть чиновника»). Страх завладевает его душой. Необходимо извиниться, объяснить генералу, что Червяков не виноват. Гнев генерала повлечет за собой страшные для него, маленького человека, последствия. Он ходит извиняться до тех пор, пока выведенный из терпения генерал не выгоняет его вон. Ничего не помня от ужаса, Червяков возвращается домой и... умирает.

Все здесь, в этой трагикомической истории чиновника, до предела сжато, кратко, и тем не менее добавить к ней нечего: жизненный тип, огромный обобщающий характер создан во весь рост, нарисован крупным планом.

Чехов сознательно избегает развернутых и всесторонних характеристик. Он не рисует портрета, не сообщает бытовых подробностей жизни, не дает биографии, предыстории персонажа. Только один случай выхвачен из массы жизненных фактов и событий, один момент воспроизведен в рассказе. Все, что не касается этого события — чиханья и мнимого конфликта с генералом, — остается за пределами творческого внимания писателя.

Создаваемому Чеховым образу присущ известный схематизм, он, так сказать, «упрощен до предела». Но это не просчет, а тонкий прием художника, принцип его типизации. В образе Червякова сохранено только то, что определяет самую суть чиновничьей души, веками воспитанной в безотчетном страхе за свою судьбу, в подчинении и абсолютной покорности начальству.

Преувеличивая, порой гипертрофируя эту покорность, страх и задавленность чиновника, местами даже окарикатуривая его, Чехов вскрывает в нем то, что сам он так метко определил в одной записи: «Россия — страна казенная».

Большой художественной силой и выразительностью отличаются иллюстрации к рассказам Чехова известных художников политической сатиры Кукрыниксов. Наряду с острыми сатирическими образами они создали ряд рисунков в менее известном широкой публике жанре — лирическом. Первые иллюстрации к рассказам Чехова художники создали в 1940—1941 годах, но наибольшей известностью пользуется серия рисунков к рассказу «Дама с собачкой» (1945 год). На сн-чках:иллюстрации Кукрыниксов к рассказам Чехова.

Новый взгляд на мир заставлял художника выдвигать особые требования к рассказу и пересматривать целый ряд понятий, таких, как «сюжет», «герой», «событие» и т. д.

Во многих своих пародийных рассказах Чехов остроумно высмеял давно утвердившиеся в литературе и уже изрядно обветшавшие принципы построения произведения, приемы характеристик и описаний: всех этих героинь «со следами когда-то бывшей красоты», идеальных девиц, жаждущих возвышенной любви, героев, спасающих возлюбленных от бешеной лошади, докторов, «подающих надежду на кризис», и т. д. Столь же беспощаден писатель и к старой манере описывать природу. Мастерски пародирует он тех авторов, которые любили смаковать в своих произведениях «соловьиные трели», «трепетание лунного света», «шепот деревьев» й т. д.

Чехов во многих отношениях был учеником Тургенева. но он понимал, что тургеневская школа — это уже пройденный этап. «Описания природы хороши, но... чув-гтзую, что мы уже отвыкаем от описаний такого рода и что нужно что-то другое».

И Чехов всем своим творчеством доказал, что означает это «другое». Его описания природы строги, просты, безыскусственны, иногда подчеркнуто немногословны. «Стало восходить солнце»; «начал накрапывать дождь»; «в пруде сердито, надрываясь, перекликались лягушки, и даже можно было разобрать слова: «И ты такова! И ты такова!..»; «солнечные лучи не брезговали купаться в грязной луже»; «гремел гром, как будто кто-то шел босиком по железной крыше»... — и эти невероятно простые и будничные слова создавали картины высокой лирической силы, забыть которые невозможно тому, кто раз прочел их.

К разряду таких рассказов, удивительных по простоте и по силе лирического звучания, относятся «Счастье», «Мечты», «Егерь», «В сарае», «Мертвое тело», «Тоска» и многие другие.

Рассказ «Счастье» лишен сюжета. В нем нет развития действия в обычном смысле слова. Но внутреннее лирическое нарастание явно ощутимо. Трое людей, затерянных в необозримом степном просторе, размышляют о счастье— доступно ли оно и как его найти.

Клады, зарытые где-то в степи, народ называет «счастьем». Но ясно, что не о кладах идет речь в рассказе, а о человеческом счастье в большом значении этого слова: оно неуловимо и фантастично, человек никогда не достигнет его и все же никогда не перестанет его искать и жаждать...

Пока герои ведут свой разговор, мрак ночи постепенно рассеивается, бледнеет небо, гаснут звезды, и вдруг из-за
горизонта, «окруженное легкою мутью, показалось багровое солнце». Ему навстречу природа засияла и заиграла красками, и этот образ восходящего солнца, побеждающего тьму ночи, и составляет как бы пафос рассказа, утверждающего законность и реальность человеческой мечты о счастье...

Приемы Чехова до бесконечности разнообразны. Умение раскрыть по-новому самые простые и обыденные вещи — вот великое искусство, которым великолепно владел он. Чехов заставляет читателя взглянуть на мир то глазами Семушки-дурачка, обладающего в действительности мудростью простой бесхитростной души («Мертвое тело»), то глазами ребенка, который видит окружающее глубже и тоньше, чем взрослые, обремененные мелкими заботами и корыстными расчетами, чуждые подлинной поэзии («Ванька», «Событие», «Беглец», «Кухарка женится», «Гриша», «Житейская мелочь», «Степь»); или, наконец, героями рассказов оказываются животные, также обладающие своей особой «философией» («Каштанка», «Белолобый», «Нахлебники»), Яркая особенность художественного метода Чехова — это его удивительное умение воплотить часто в самом простом сюжете большую, сложную, полную противоречий и драматизма человеческую жизнь со всеми ее запутанными перипетиями. И именно поэтому его повесть воспринимается читателем всех стран как большой жанр, трактующий самые сложные вопросы жизни, жанр, в котором за судьбами отдельных героев чувствуется движение «человеческого океана».

В свои произведения Чехов вводит героев, мучительно ищущих правды, полных смутной тревоги и ожидания («Учитель словесности», «Дуэль», «Моя жизнь», «По делам службы», «Три года», «Невеста» и другие).

Тревога героев как бы передается читателю. Чехов достигает этого своеобразной манерой рассказа, внешне спокойной, но внутренне всегда взволнованной и напряженной. Перед читателем возникают вопросы, от которых уйти нельзя. Именно за это умение Чехова тревожить совесть читателя, вопрошая его — «зачем ты прожил свою жизнь?» — и назвал Горький рассказы Чехова «беспокойной книгой».

В статье «Чехов» Томас Манн с присущей ему тонкостью вскрывает в творчестве русского писателя то, что роднит его с лучшими зарубежными писателями. «У Чехова и ныне есть «братья по душевным мучениям», — утверждает он, — ибо условия жизни, «при которых существует непроходимая пропасть между правдой и реальной действительностью, не уничтожены еще в обществе».

Читатели всего мира были поражены силой и лиризмом чеховских произведений, его способностью остро ставить те именно вопросы, которые повсюду волновали людей без различия их национальности и языка.

Поражала их и удивительная доходчивость и доступность чеховского слова. Декаденты времен Чехова — в России и за рубежом — заявляли, что имеющиеся в распоряжении писателей и поэтов слова давно изношены, ничего не выражают и потому не имеют впечатляющей силы. Но Чехов доказал обратное: с помощью как раз самых простых слов он рисовал картины природы изумительной красоты, передавал самые тонкие душевные движения, создавал напряженные драматические положения.

Это замечательное качество таланта русского писателя отмечали многие деятели литературы, испытавшие на себе влияние Чехова. Джон Голсуорси, например, писал в 1928 году: «В течение последних двадцати лет самым могучим магнитом для молодых писателей многих стран был Чехов».

Чехов — мастер короткого рассказа — уже при жизни создал свою школу, прочно утвердившуюся в мировой литературе. Его учеников и последователей можно встретить во многих национальных литературах. В 1911 году датский писатель Герман Банг, выпуская русский перевод своего романа «Без родины», посвятил его Чехову. В посвящении он писал: «Я хочу, чтобы эта книга... была посвящена Антону Чехову. Посвящена памяти того, кого я люблю сильнее, чем всех остальных писателей России... Он был тесно связан с самыми глубокими корнями народа и делил с народом его страдания... Он дарил народу создания своего гения, в которых билось сердце самого народа... Величие его творений заключается в их человечности... Далеко за пределами русской земли слышен его тихий и печальный голос».